я убил зверя под баобабом
Название: "Это моя мама"
Фандом: "Рапунцель: Запутанная история"
Персонажи: Рапунцель, матушка Готель, Флин Райдер, королева-мать
Рейтинг: G
Жанры: Ангст, ER (Established Relationship), Психология
Размер: Мини
текстЮджин (Флин? наверное, Юджин все-таки лучше; но он так привык к своему несуществующему имени, что на родное откликался с большим трудом – он просто не сразу понимал, что зовут-то его, а не какого-то странного парня со странным именем Юджин) любил, когда в сказках – да и в жизни – всё возвращалось на круги своя. Как должно было быть. В сказках что – выпадает один кусочек мозаики, например, пропавшая принцесса, её возвращают, и картинка вновь такая, как должна быть. Цельная, красивая, неизменная. У добра молодца отняли любимую, он её вернул – снова они цельны, снова они вместе. Это было ему настолько понятно и очевидно, что отчасти он перекладывал это видение на жизненные реалии: вот и Рапунцель должна была стать тем единственным недостающим кусочком, который бы объединил всех: добра молодца с невестой, родителей с пропавшей дочерью, королевство с принцессой, а богатую семью – с бедным парнем.
Только сказка, к сожалению, не жизнь.
Он смотрел на свою молодую будущую жену и всё чаще приходил к мысли, что она потеряла что-то такое, что держало её, не отпускало от себя; что она, кажется, обрела что-то новое, но то, старое, все давало о себе знать, душило и гасило свет в этих сказочных юных глазах. Она трогательно, по-детски горько, говорила: «Юджин, мне плохо», он её обнимал, как родитель, как мать, гладил по коротким колючим волосам и что-то ей рассказывал – сказки, может быть… не имело значения.
Но потом всё повторялось.
У всех что-то было, что-то держало, что-то влекло за собой, в жизнь. Только Рапунцель казалась потерянной.
Рапунцель видела беспокойство мужа, но ничего не могла с ним сделать.
Она иногда уходила на башню, шептала ему: «Не беспокойся, я сейчас приду, со мной всё в порядке, правда, ты только не волнуйся», целовала отбившийся от причёски каштановый локон и убегала на башню, куда не пускала никого – даже маму; особенно маму.
О да, мама.
Рапунцель глядела в небо, считая дни до своего дня рождения – она уже видела фонарики вблизи, и не раз, потому что теперь их пускали на любой праздник, но, тем не менее, привычка считать дни до этого таинства сохранилась, — и ей казалось, что всё то, что происходит с ней сейчас, неправда; что вот она проснётся, и её настоящая мама – не добрая, не спокойная, как эта, но бесконечно любящая и живая – мама сядет рядом с ней, коснется волос и спросит: «Что тебе приснилось, цветочек мой?», а она бы сидела и думала – рассказать ей об этом странном сне или нет?
«Мам, а тебя в моём сне убили. Поклянись, что никогда не уйдёшь от меня».
Нет, она бы ей ни за что не рассказала про этот сон. Маме вообще ничего особенно не расскажешь, что одной, что второй – особенно второй.
Она смотрела ей в глаза не раз, когда та, например, расспрашивала «как же ты жила у этой ужасной женщины, родная?», мялась, что-то рассказывала, но правду никогда – и думала: сколько у нас с ней общего, как же мы похожи – ну не может это быть моя мама. Сестра, копия, кто угодно, но не мама.
Рапунцель раньше казалось, что единственно, что её держит в этом мире, это башня – высокая, белая снаружи башня, не бьющая своим блеском по глазам, но мягко успокаивающая. Белые камни, синее ночное небо, зеленая трава (сколько лет она гадала, какая эта трава на ощупь? мягкая? или, как мама говорит, режет пальцы, как нож?) и огоньки, куча огоньков, куда не кинешь взгляд. Рапунцель протягивает руку и тут же вспоминает, что до них нельзя дотянуться; тут же прибегает мама, бьет по рукам, отчаянно испуганно кричит «Рапунцель, о Господи, ты могла упасть!» и закрывает окна.
Но она не её мама. Настоящая – вот она, двумя этажами ниже, спит с папой.
«Мама, а кто мой папа?»
«Рапунцель, деточка, тебе лучше об этом не знать. Он был дурак, как и все мужчины, и как все мужчины жаден, похотлив и жалок. Ты мой цветочек, и больше нам никто не нужен. Правда?»
«Да, мама».
Ну а что ещё она могла сказать?
Иногда Рапунцель задавалась вопросом, любила ли когда-нибудь её мама; логически понимала, что любила, но окончательное понимание этого ей пришло сильно позже – только её, свою «доченьку».
А вот эта любит. И её, и мужа-короля, и зятя, и даже самого последнего преступника королевства.
Один раз Рапунцель увидела, как она плакала, — а это было как раз где-то после казни братьев Граббинстоун — и спросила, что с ней.
— Ах, Рапунцель, — сказала она мягко, грустно глядя на свою дочь, — если бы была возможность никого не убивать, я бы отдала за неё своё сердце, но не могу.
Она совсем не похожа на ту маму… и эту логику Рапунцель постичь не могла.
Маму никогда не застанешь за домашними делами: она не умела ухаживать за домом, не умела убираться, шить, разве что готовила – и то только иногда. Но сегодня она зашивала платье маленькой Рапунцель, пока та прыгала по комнате, смеясь и танцуя.
— Мама, — ей так захотелось это сказать, от радости, от чувства чистого восторга, — мама, когда я вырасту и женюсь, и у меня доченька родится, я её как тебя назову, можно?
Мама тут же изменилась в лице: руки её задрожали, лицо разгладилось, а иголка выпала из рук. Рапунцель остановилась: она, кажется, сказала что-то не то, но что, почему мама так реагирует…
— Мама?
Она пришла в себя; Рапунцель ненавидела её в такие моменты – маме было откровенно плохо, но она заулыбалась, засмеялась, сделала вид, что ничего до этого с ней не было, и обняла малютку-дочку:
— Ах, Рапунцель, ну что ты такое говоришь, милая?
— Но, мама…
— Я всегда буду с тобой, моя родная, — произносит та, не слушая, нараспев, и гладит по волосам. – Крошка, мужчины очень опасны. Мальчишки глупы, а парни всегда думают об одном и том же. Я же тебе рассказывала об этом, дочка.
— Да, мама, — вздыхает Рапунцель: она потом со слезами у себя рвёт рисунок – на белом листке у неё поселились красивая взрослая Рапунцель (почему-то с кривым носом и глазами на разной высоте), прекрасный муж-принц и их маленькая дочка…
И, конечно же, мама.
Юджин очень беспокоился за Рапунцель; иногда он злился и даже хотел попросить отца Рапунцель, чтобы они снесли эту чертову башню, но потом, когда Рапунцель приходила к нему, она ласково обнимала его за плечи и говорила:
— Юджин, так надо. Я просто… многого в себе не понимаю.
— Почему ты не хочешь рассказать об этом мне?
— Я… боюсь.
— Чего?
Она сжимается в комочек: девочка маленькая, потерянный ребёнок, ну не принцесса же, нет в ней всей этой аристократической стати, и даже боится она чисто по-детски.
Юджин смотрит на неё испытующе, непонимающе, а Рапунцель гладит его по волосам и думает, что ещё немного, и она совсем-совсем сойдёт с ума, что не сможет отличить прошлое от настоящего, правду ото лжи. Ей хочется посоветоваться с кем-нибудь – с папой, мамой, Флином, даже, наверное, Максимусом, — и в первую очередь с матушкой (первой? настоящей?), но матушки нет рядом, и ей невыносимо страшно думать, что она её больше никогда не увидит. Она же всю жизнь этого боялась – что мама уйдёт и не вернётся, а она, давшая обещание не выходить из башни, останется в ней одна навсегда, и никто, никто её не найдёт…
И после этих мыслей она, плача, хлюпая носом и царапая внутреннюю сторону ладони, рассказывает обо всём Юджину: «Мне страшно, Юджин, просто страшно»… «Я не могу отвязаться от неё, не могу, не могу»… «Мне кажется, что этого всего не существует»…
Он не понимает. Как и не понимает страданий по матери, злости к настоящей, реальной маме, тревог и опасений о «неправильности» мира – он просто не представляет, как можно тянуться к тому, что делало больно не раз, что чуть не заперло её, прекрасный лучик солнца, в башню, как можно вспоминать об этом?
Юджин гладит её по волосам и тихо шепчет, что уж теперь-то всё точно будет хорошо, и они навсегда-навсегда будут вместе, и никто их не разлучит. Рапунцель успокаивается, изредка хлюпает носом, медленно засыпает под мелодичный, размеренный голос своего любимого, и только на периферии сознания ей почему-то кажется, что вместо него – замечательного, доброго, умного, прекрасного Юджина это говорит её настоящая мама – та самая первая мама, которая не дает ей покоя уже много-много дней; и, уже засыпая, она тихонечко шепчет:
— Мы всегда, всегда будем вместе.
И Юджин, слыша эти слова, начинал нервничать; он не знал, почему, но они ему ужасно не нравились, равно как и походы Рапунцель в башню. Было в этом что-то… неправильное. Затягивающее, как болото, из которого не вылезть, не выбраться.
Но он понятия не имел, что.
Фандом: "Рапунцель: Запутанная история"
Персонажи: Рапунцель, матушка Готель, Флин Райдер, королева-мать
Рейтинг: G
Жанры: Ангст, ER (Established Relationship), Психология
Размер: Мини
текстЮджин (Флин? наверное, Юджин все-таки лучше; но он так привык к своему несуществующему имени, что на родное откликался с большим трудом – он просто не сразу понимал, что зовут-то его, а не какого-то странного парня со странным именем Юджин) любил, когда в сказках – да и в жизни – всё возвращалось на круги своя. Как должно было быть. В сказках что – выпадает один кусочек мозаики, например, пропавшая принцесса, её возвращают, и картинка вновь такая, как должна быть. Цельная, красивая, неизменная. У добра молодца отняли любимую, он её вернул – снова они цельны, снова они вместе. Это было ему настолько понятно и очевидно, что отчасти он перекладывал это видение на жизненные реалии: вот и Рапунцель должна была стать тем единственным недостающим кусочком, который бы объединил всех: добра молодца с невестой, родителей с пропавшей дочерью, королевство с принцессой, а богатую семью – с бедным парнем.
Только сказка, к сожалению, не жизнь.
Он смотрел на свою молодую будущую жену и всё чаще приходил к мысли, что она потеряла что-то такое, что держало её, не отпускало от себя; что она, кажется, обрела что-то новое, но то, старое, все давало о себе знать, душило и гасило свет в этих сказочных юных глазах. Она трогательно, по-детски горько, говорила: «Юджин, мне плохо», он её обнимал, как родитель, как мать, гладил по коротким колючим волосам и что-то ей рассказывал – сказки, может быть… не имело значения.
Но потом всё повторялось.
У всех что-то было, что-то держало, что-то влекло за собой, в жизнь. Только Рапунцель казалась потерянной.
Рапунцель видела беспокойство мужа, но ничего не могла с ним сделать.
Она иногда уходила на башню, шептала ему: «Не беспокойся, я сейчас приду, со мной всё в порядке, правда, ты только не волнуйся», целовала отбившийся от причёски каштановый локон и убегала на башню, куда не пускала никого – даже маму; особенно маму.
О да, мама.
Рапунцель глядела в небо, считая дни до своего дня рождения – она уже видела фонарики вблизи, и не раз, потому что теперь их пускали на любой праздник, но, тем не менее, привычка считать дни до этого таинства сохранилась, — и ей казалось, что всё то, что происходит с ней сейчас, неправда; что вот она проснётся, и её настоящая мама – не добрая, не спокойная, как эта, но бесконечно любящая и живая – мама сядет рядом с ней, коснется волос и спросит: «Что тебе приснилось, цветочек мой?», а она бы сидела и думала – рассказать ей об этом странном сне или нет?
«Мам, а тебя в моём сне убили. Поклянись, что никогда не уйдёшь от меня».
Нет, она бы ей ни за что не рассказала про этот сон. Маме вообще ничего особенно не расскажешь, что одной, что второй – особенно второй.
Она смотрела ей в глаза не раз, когда та, например, расспрашивала «как же ты жила у этой ужасной женщины, родная?», мялась, что-то рассказывала, но правду никогда – и думала: сколько у нас с ней общего, как же мы похожи – ну не может это быть моя мама. Сестра, копия, кто угодно, но не мама.
Рапунцель раньше казалось, что единственно, что её держит в этом мире, это башня – высокая, белая снаружи башня, не бьющая своим блеском по глазам, но мягко успокаивающая. Белые камни, синее ночное небо, зеленая трава (сколько лет она гадала, какая эта трава на ощупь? мягкая? или, как мама говорит, режет пальцы, как нож?) и огоньки, куча огоньков, куда не кинешь взгляд. Рапунцель протягивает руку и тут же вспоминает, что до них нельзя дотянуться; тут же прибегает мама, бьет по рукам, отчаянно испуганно кричит «Рапунцель, о Господи, ты могла упасть!» и закрывает окна.
Но она не её мама. Настоящая – вот она, двумя этажами ниже, спит с папой.
«Мама, а кто мой папа?»
«Рапунцель, деточка, тебе лучше об этом не знать. Он был дурак, как и все мужчины, и как все мужчины жаден, похотлив и жалок. Ты мой цветочек, и больше нам никто не нужен. Правда?»
«Да, мама».
Ну а что ещё она могла сказать?
Иногда Рапунцель задавалась вопросом, любила ли когда-нибудь её мама; логически понимала, что любила, но окончательное понимание этого ей пришло сильно позже – только её, свою «доченьку».
А вот эта любит. И её, и мужа-короля, и зятя, и даже самого последнего преступника королевства.
Один раз Рапунцель увидела, как она плакала, — а это было как раз где-то после казни братьев Граббинстоун — и спросила, что с ней.
— Ах, Рапунцель, — сказала она мягко, грустно глядя на свою дочь, — если бы была возможность никого не убивать, я бы отдала за неё своё сердце, но не могу.
Она совсем не похожа на ту маму… и эту логику Рапунцель постичь не могла.
Маму никогда не застанешь за домашними делами: она не умела ухаживать за домом, не умела убираться, шить, разве что готовила – и то только иногда. Но сегодня она зашивала платье маленькой Рапунцель, пока та прыгала по комнате, смеясь и танцуя.
— Мама, — ей так захотелось это сказать, от радости, от чувства чистого восторга, — мама, когда я вырасту и женюсь, и у меня доченька родится, я её как тебя назову, можно?
Мама тут же изменилась в лице: руки её задрожали, лицо разгладилось, а иголка выпала из рук. Рапунцель остановилась: она, кажется, сказала что-то не то, но что, почему мама так реагирует…
— Мама?
Она пришла в себя; Рапунцель ненавидела её в такие моменты – маме было откровенно плохо, но она заулыбалась, засмеялась, сделала вид, что ничего до этого с ней не было, и обняла малютку-дочку:
— Ах, Рапунцель, ну что ты такое говоришь, милая?
— Но, мама…
— Я всегда буду с тобой, моя родная, — произносит та, не слушая, нараспев, и гладит по волосам. – Крошка, мужчины очень опасны. Мальчишки глупы, а парни всегда думают об одном и том же. Я же тебе рассказывала об этом, дочка.
— Да, мама, — вздыхает Рапунцель: она потом со слезами у себя рвёт рисунок – на белом листке у неё поселились красивая взрослая Рапунцель (почему-то с кривым носом и глазами на разной высоте), прекрасный муж-принц и их маленькая дочка…
И, конечно же, мама.
Юджин очень беспокоился за Рапунцель; иногда он злился и даже хотел попросить отца Рапунцель, чтобы они снесли эту чертову башню, но потом, когда Рапунцель приходила к нему, она ласково обнимала его за плечи и говорила:
— Юджин, так надо. Я просто… многого в себе не понимаю.
— Почему ты не хочешь рассказать об этом мне?
— Я… боюсь.
— Чего?
Она сжимается в комочек: девочка маленькая, потерянный ребёнок, ну не принцесса же, нет в ней всей этой аристократической стати, и даже боится она чисто по-детски.
Юджин смотрит на неё испытующе, непонимающе, а Рапунцель гладит его по волосам и думает, что ещё немного, и она совсем-совсем сойдёт с ума, что не сможет отличить прошлое от настоящего, правду ото лжи. Ей хочется посоветоваться с кем-нибудь – с папой, мамой, Флином, даже, наверное, Максимусом, — и в первую очередь с матушкой (первой? настоящей?), но матушки нет рядом, и ей невыносимо страшно думать, что она её больше никогда не увидит. Она же всю жизнь этого боялась – что мама уйдёт и не вернётся, а она, давшая обещание не выходить из башни, останется в ней одна навсегда, и никто, никто её не найдёт…
И после этих мыслей она, плача, хлюпая носом и царапая внутреннюю сторону ладони, рассказывает обо всём Юджину: «Мне страшно, Юджин, просто страшно»… «Я не могу отвязаться от неё, не могу, не могу»… «Мне кажется, что этого всего не существует»…
Он не понимает. Как и не понимает страданий по матери, злости к настоящей, реальной маме, тревог и опасений о «неправильности» мира – он просто не представляет, как можно тянуться к тому, что делало больно не раз, что чуть не заперло её, прекрасный лучик солнца, в башню, как можно вспоминать об этом?
Юджин гладит её по волосам и тихо шепчет, что уж теперь-то всё точно будет хорошо, и они навсегда-навсегда будут вместе, и никто их не разлучит. Рапунцель успокаивается, изредка хлюпает носом, медленно засыпает под мелодичный, размеренный голос своего любимого, и только на периферии сознания ей почему-то кажется, что вместо него – замечательного, доброго, умного, прекрасного Юджина это говорит её настоящая мама – та самая первая мама, которая не дает ей покоя уже много-много дней; и, уже засыпая, она тихонечко шепчет:
— Мы всегда, всегда будем вместе.
И Юджин, слыша эти слова, начинал нервничать; он не знал, почему, но они ему ужасно не нравились, равно как и походы Рапунцель в башню. Было в этом что-то… неправильное. Затягивающее, как болото, из которого не вылезть, не выбраться.
Но он понятия не имел, что.
-
-
10.02.2012 в 21:32